Помимо всего прочего, их номер был безвкусно, просто вульгарно, обставлен, стоил шестьдесят долларов в сутки, а в ванне остались чьи-то волосы. Мебель — бруклинская подделка под восточную роскошь, волосы в ванне — несомненно, с лобка. Ее «вроде бы жених» повязывал шейный платок, надевая халат, а часы не снимал, даже ложась в постель. О Господи, кто бы посмотрел на меня! Я даже кольца с эмалью на пальцы нацепила! — думала Рэчел.
Около их столика вдруг очутился Мошевский. Он глядел на них с высоты своего роста, и казалось, это кит заглядывает в крохотную гребную лодку. Он заранее продумал, что скажет. Он решил начать с шутки.
— Доктор Баумэн, я встречаю вас исключительно на вечеринках. Не припоминаете? Мошевский, Израиль, 1967 год. Можно сказать с вами пару слов?
— Простите?
Больше Мошевский ничего не заготовил. Он поколебался немного, а затем склонился над столом пониже, словно демонстрируя свою физиономию малорослому дерматологу, и повторил:
— Роберт Мошевский, Израиль, 1967 год, с майором Кабаковым. В госпитале, а потом на вечеринке. Не помните?
— Ну конечно же! Сержант Мошевский! Я не узнала вас в цивильном платье.
Мошевский растерялся. Он не знал слова «цивильный». Она еще сказала «платье»? На всякий случай он взглянул вниз. Да нет, все было в порядке — брюки, пиджак… Если бы она сказала «в гражданском», он сразу понял бы, что она имеет в виду. Дружок Рэчел и вторая пара теперь смотрели на него во все глаза.
— Марк Таубмэн, это — Роберт Мошевский, мой старый друг, — сказала Рэчел своему компаньону. — Пожалуйста, сержант, посидите с нами.
— Да-да, конечно, — произнес Таубмэн не вполне уверенно.
— А что, собственно говоря… — Выражение лица Рэчел вдруг изменилось. — С Давидом все в порядке?
— Почти. — Хватит с него этих церемоний. В его задачу вовсе не входит рассиживаться здесь и вести светскую беседу.
Что сказал бы Кабаков? Мошевский наклонился к самому уху Рэчел.
— Мне надо поговорить с вами наедине, пожалуйста, это очень срочное дело, — пророкотал он.
— Простите, мы оставим вас на минутку, — сказала она и положила руку на плечо Таубмэна, который стал было подниматься из-за стола. Только одну минуту, Марк. Не беспокойся.
Через пять минут Рэчел вернулась в зал и позвала Марка Таубмэна. Через десять минут он сидел в полном одиночестве в баре отеля, уперев подбородок в ладонь, в глубокой задумчивости. Рэчел и Мошевский мчались в Нью-Йорк, снежные хлопья били в ветровое стекло, словно трассирующие пули.
Ближе к югу снег сменился ледяной крупой. Она стучала по крыше, отскакивала от ветрового стекла машины, когда Далия Айад вела «универсал» Ландера по Гарден-Стейт-паркуэй. Обсаженная деревьями дорога была посыпана песком, но когда Далия выехала на шоссе номер 70 и свернула к Лейкхерсту, стало очень скользко. Наконец она подъехала к дому и вбежала в теплую кухню. Было три часа ночи. Ландер наливал себе кофе. Она положила специальный выпуск «Дейли ньюс» на кухонную стойку, раскрыв газету посередине, на вкладке с фотографиями. Лицо мужчины на носилках вышло четким и ясным и не оставляло сомнений: Кабаков. Ледяные крупинки таяли у Далии в волосах, и холодные капли просачивались до самой кожи.
— Ну ладно, пусть это Кабаков, ну и что?
— И он еще говорит «ну и что»! — произнес Фазиль, входя в кухню из своей комнаты. — Он же успел поговорить с Музи, может, Музи успел вас ему описать. Наверное, Кабаков вышел на него через «Летицию», а там он мог получить и мое описание. Может, он и не занялся мною — пока. Но он обо мне слышал. Рано или поздно вспомнит. И Далию он видел. От него необходимо избавиться.
Ландер со стуком опустил свою чашку на стол.
— Не надо пудрить мне мозги, Фазиль. Если бы полицейским стало хоть что-то известно, они были бы уже здесь. Вам просто надо убить его, чтобы отомстить за своих. Он ведь убил вашего лидера, да? Вот так, запросто — вошел и укокошил, верно?
— Он спал, а этот подонок пробрался…
— Ну, арабы! Зла на вас не хватает! Вот оттого-то израильтяне и бьют вас раз за разом: вы же ни о чем другом и помыслить не можете, только — как бы отомстить. Отыграться сегодня за то, что случилось неделю назад. И вы готовы поставить под угрозу все вот это — только чтобы отомстить!
— Кабаков должен подохнуть! — заявил Фазиль, повысив голос.
— А впрочем, тут не только месть. Вы боитесь, что, если не убрать его сейчас, когда он ранен, он в одну прекрасную ночь явится, чтобы убрать вас.
Слово «боитесь» словно повисло в воздухе между ними. Фазилю пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы сдержаться. Араб скорее согласится проглотить жабу, чем оскорбление. Далия тихонько передвинулась поближе к кофейнику, пройдя между ними и тем прервав поединок взглядов. Она налила себе кофе и встала, опершись о стойку, прочно зажав спиной ящик с кухонными ножами.
Когда Фазиль заговорил снова, голос его скрипел, словно горло пересохло до предела.
— Лучше Кабакова у них никого нет. Не станет Кабакова, ему, конечно, найдут замену, только это будет уже совсем не то. Разрешите мне напомнить вам, мистер Ландер, что Музи убрали прежде всего потому, что он видел вас. Он видел ваше лицо и вашу… — Речь Фазиля, как речь большинства арабов, могла быть выстроена весьма искусно, стоило ему лишь захотеть. Он помолчал ровно столько, сколько было нужно, чтобы Ландер подумал, вот сейчас он скажет «руку», и сказал совсем другое, сделав вид, что хочет проявить такт: — Ваша манера выражать мысли тоже была ему известна. Кроме того, разве не все мы мечены нашими ранами? — И Фазиль коснулся шрама на собственной щеке. Ландер молчал. Фазиль продолжал: — Так вот. Это человек, который знает Далию в лицо. Есть места, где он может отыскать ее фотографию.
— Где это?
— Моя фотография есть в книгах регистрации иностранцев, проживающих в США. Правда, я была хорошо загримирована, — сказала Далия. — Но в ежегодных списках слушателей Американского университета в Бейруте…
— Университетские списки? Да бросьте вы. Он в жизни никогда…
— Они так уже не раз делали, поверь мне, Майкл. Они знают, нас очень часто набирают именно оттуда и еще — из университета в Каире. Фотографируют слушателей очень часто, и ежегодные списки с фотографиями публикуются специальным изданием. Потом, когда человек становится участником Движения, он больше не фотографируется. Кабаков, несомненно, будет просматривать эти списки.
— Если Далию опознают, ее фотографию напечатают во всех газетах, — добавил Фазиль. — И когда наступит час удара, стадион заполнят агенты спецслужб. Если, конечно, президент посетит чемпионат.
— Посетит, посетит. Он же обещал.
— Тогда вполне вероятно, агенты спецслужб явятся и на аэродром. Им, возможно, заранее покажут фотографию Далии. И мою. Опишут вас, — говорил Фазиль. — И все из-за Кабакова. Если оставим его в живых.
— Я не допущу, чтобы Далия и вы так рисковали: ведь вы можете попасть в руки полиции, — зло откликнулся Ландер. — И было бы просто глупо идти мне самому.
— Это совершенно не обязательно, — сказала Далия. — Мы сделаем это при помощи дистанционного управления.
Она лгала.
В университетской больнице Лонг-Айленда Рэчел пришлось дважды предъявить свое удостоверение дежурным сотрудникам ФБР, прежде чем она смогла пройти с Мошевским в палату Кабакова.
Кабаков проснулся, как только раздался еле слышный шорох открывающейся двери. В темноте Рэчел прошла к кровати и приложила ладонь к щеке Кабакова. Его ресницы пощекотали ей пальцы, и она поняла — не спит.
— Давид, я пришла, — сказала она.
Шесть часов спустя в больницу вернулся Корли. Наступило время посещений, и родственники больных шли с цветами по коридорам, останавливались встревоженными группками у дверей с табличкой «Посетителям вход воспрещен. Не курить. Дается кислород».
Корли обнаружил Мошевского сидящим на скамье у палаты Кабакова. Мошевский ел огромный биг-мак. Рядом с ним в инвалидной коляске сидела девчушка лет восьми. Она тоже ела гамбургер.